«12 июля в городе Ош люди чествовали память истинного человека, проведшего полную и бурную жизнь... Он до седин оставался пылким гасконским капитаном, небогатым воином, верною шпагой прекрасной Франции». Это слова из статьи Александра Куприна . 12 июля 1931 г. русский классик с трепетом и благоговением присутствовал при открытии памятника Д’Артаньяну .

«Было мне лет десять-одиннадцать. Д’Артаньян мне снился... Мой же дальнейший жизненный путь был уже прочерчен без малейших колебаний. После школы — только истфак Московского университета...» Под этими словами известного советского учёного Анатолия Левандовского может подписаться не только тот, кто связал свою жизнь с изучением истории, но и каждый, кто хоть сколько-нибудь ею интересуется. Как ни крути, а у истоков всё равно будет стоять подбоченившийся гасконец со шпагой.

И в ореоле цитат. «Смеётся над лошадью тот, кто не осмеливается смеяться над её хозяином!», «Разучилась пить молодёжь... А ведь это ещё один из лучших», «Любовь — это игра, в которой выигравшему достаётся смерть», «Я дерусь просто потому, что дерусь», «Я прибыл в Париж с четырьмя экю в кармане и вызвал бы на дуэль всякого, кто осмелился бы сказать мне, что я не в состоянии купить Лувр». Ну и, конечно, прекрасное и вечное: «Один за всех, и все за одного!»

Д’Артаньян. Иллюстрация из книги Дюма. Фото: www.globallookpress.com

Сила мифа

Желающих развеять этот блестящий образ, созданный Александром Дюма , по-прежнему навалом. С пафосом единственного хранителя истины и ехидной улыбкой вам расскажут, что всё-то Дюма наврал. Что — да, был такой Д’Артаньян, гасконец и мушкетёр. Но действовал не так, не с теми, и не тогда. Что всё было много скучнее. Появление на свет предположительно в 1613 г., затем, после непонятного детства, только служба, приказы, казарменная лямка и смерть от голландской пули в 1673 г.

Когда-то археолог-любитель Генрих Шлиман решил искать легендарную Трою, руководствуясь «Илиадой» Гомера . Над ним смеялись. И совершенно зря. Кое-какие мелочи, донесённые слепым сказителем, оказались чистой правдой. То же самое можно сказать и о романе Дюма. Да, он передвинул действие лет на двадцать назад — во время истории с алмазными подвесками реальному Д’Артаньяну было то ли три годика, то ли все пять. Серьёзное прегрешение. Однако есть нюанс. При детальном рассмотрении почти все строки Александра Дюма оказываются чистой правдой.

Мещанин во дворянстве

Больше того — ею являлись даже вопли наших мальчишек, которые, насмотревшись на приключения Михаила «Тысяча чертей» Боярского в роли гасконца, устраивали поединки на шпагах из прутиков.

И немилосердно коверкали имя любимого героя. Оно звучало то каким-то реверансом в сторону «Звёздных войн» — «Дарт Аньян», то приобретало отчётливо армянский колорит — «Дыр-Танян».

Как ни странно, все эти варианты имеют право на существование. Написание родовых имён во Франции XVII в. — настоящий цирк с конями. Вполне респектабельной версией фамилии главного мушкетёра всех времён было нелепое, но зафиксированное в документах Artanga (Артанья). А также Dartagnan, то есть Дартаньян — именно так, в одно слово. Сам Шарль Ожье де Бац де Кастельмор , а именно таким было имя нашего героя по отцу, предпочитал называть себя d’Artaignan. Стильно и архаично. В честь деда со стороны матери, что автоматически удревняло его родословную чуть ли не до времён Крестовых походов.

«Я не верю их хитрым рожам. Особенно вон тому, с физиономией гасконца. Подойдите-ка сюда, сударь мой!», — так в романе Дюма описана первая встреча нашего героя с королём, Людовиком XIII . Вообще-то речь идёт о том, что король не верит раскаянию Д’Артаньяна, который нарушил запрет на дуэли. Но его величеству нельзя отказать в прозорливости. То же самое он мог бы сказать о происхождении гасконца.

Его прадед со стороны отца, Арно де Бац , был всего лишь разбогатевшим виноторговцем, который скупал земли и замки. Он очень хотел втереться в высшее по рангу сословие — дворянство — но так и не смог. Это удалось сыну торговца, Пьеру , деду мушкетёра. Да и то жульническим способом. В брачный контракт от 1 апреля 1578 г. слово «дворянин» перед именем Пьера было вписано позже и другим почерком.

Мушкетёры и кардинал Ришелье. Иллюстрация из книги. Фото: www.globallookpress.com

Сало для мушкетёра

Прибыв в Париж, Д’Артаньян Дюма прежде всего озаботился тремя важными делами. Продал коня, снял комнату и занялся своим гардеробом. О коне разговор ещё будет, а пока вот что говорится о том, как провинциал старался соответствовать столичной моде: «Весь остаток дня занимался работой — обшивал камзол и штаны галуном, который мать спорола с почти совершенно нового камзола г-на Д’Артаньяна-отца и потихоньку отдала сыну».

Реальный Д’Артаньян вполне мог не только получить от матери в подарок старую тесьму, но и считать её довольно ценной вещью. Наследство, которое оставил после себя Бертран де Бац , настоящий отец настоящего мушкетёра, судя по описи 1635 г., было откровенно скудным. Из оружия: «Три аркебузы, семь мушкетов, две шпаги». Из кухонной утвари и припасов: «Два малых котла и один большой, три кастрюли, шесть дюжин бывших в употреблении салфеток, шесть кусков свиного сала и двенадцать засоленных гусей». Из домашнего обихода: «Две потёртые скамьи, старый буфет для посуды, пять кожаных кресел, покрытых мало пригодным к употреблению стаметом». К слову, стамет — это такая шерстяная ткань, которую, как правило, употребляли на подкладку. В доме отца мушкетёра ею накрывают парадные кресла — это о многом говорит.

А вот конь «редкой масти», которого в романе называют то «апельсиновым», то «ярко-рыжим», был вполне в порядке вещей, несмотря на то, что ему исполнилось уже 13 лет. В конце концов, маршал Жан де Гассион , почти ровесник реального Д’Артаньяна, прибыл в Париж на тридцатилетней кляче. И, тем не менее, наш герой этого коня продаёт. А ведь отец умолял его этого не делать. Отчего же такой казус?

Когда настоящий Д’Артаньян всё-таки стал мушкетёром, а произошло это в 1644 г., этот конь уже не соответствовал регламенту. Королевским мушкетёрам были положены только серые кони. Как вариант — серые в яблоках. Эту роту так и называли — «серые мушкетёры», поскольку впоследствии появилась ещё одна, «чёрные мушкетёры». Те разъезжали уже на вороных. Так что герой романа, продав «негодного» коня, просто торопил события.

Мушкет и фуршет

Теми же резонами — поскорее стать мушкетёром — руководствовался книжный Д’Артаньян, когда нанимал слугу. В других ротах отсутствие личного слуги не было камнем преткновения. Есть — хорошо, нет — обходились одним лакеем на десятерых. А вот мушкетёрам слуга был необходим. Здесь — суровая проза жизни. Средний рост мужчины того времени — 165 см. Длина мушкета могла доходить до 175 см. Вес — до 9 кг. Стрелять из такой дуры можно было только при помощи сошки-стойки. Была и она, только называлась «фуршет», дав впоследствии имя закусочному столу. И весила тоже немало. Так что если положенные два пистолета и шпагу можно было таскать на себе, не утруждаясь, то для оружия, давшего имя роду войск, был необходим слуга.

«Планше , слуга Д’Артаньяна, с достоинством принял выпавшую на его долю удачу. Он получал 30 су в день, целый месяц возвращался домой веселый, как птица, и был ласков и внимателен к своему господину». Здесь к Дюма обычно придираются, указывая на то, что жалованье мушкетёра составляло всего лишь 39 су в день. Не мог же наш герой почти всё отдавать какому-то лакею!

На самом деле мог. Потому что реальный Д’Артаньян выполнял ряд весьма щекотливых поручений, которые если и не оплачивались наличными сразу, всё-таки сулили весомый доход.

«Д’Артаньян шёл между Атосом и Портосом…», рис. Мориса Лелуара (1894). Maurice Leloir Фото: Commons.wikimedia.org

Деньги-деньги, дребеденьги

«В те времена понятия о гордости, распространенные в наши дни, не были еще в моде. Дворянин получал деньги из рук короля и нисколько не чувствовал себя униженным. Д’Артаньян поэтому без стеснения опустил полученные им сорок пистолей в карман и даже рассыпался в изъявлениях благодарности его величеству». Так поступил гасконец из романа Дюма.

Реальный Д’Артаньян с точно такой же благодарностью принимал странные для военного должности. Одна называлась «привратник Тюильри», а другая — «смотритель королевского птичника». На первый взгляд — страшное унижение. Но это не значит, что наш герой открывал-закрывал двери или выгребал навоз за курами и павлинами. Обе должности представляли собой чистую синекуру, которой тщетно добивались люди познатнее гасконского выскочки. Жалованье смотрителя птичника составляло 2 тысячи ливров в год, а привратника — все 3 тысячи, да ещё и давало право на бесплатную квартиру при дворце.

«Атос узнал товарища и разразился хохотом... Капор набекрень, съехавшая до пола юбка, засученные рукава и торчащие усы на взволнованном лице». К этому маскараду с переодеванием книжному Д’Артаньяну пришлось прибегнуть, спасаясь от разъярённой миледи. Реальный тоже был не прочь позабавиться подобным образом. Но с более серьёзными целями. Скажем, привратником он стал так. В 1650 г. мушкетёр, переодевшись нищим, проникает в мятежный город Бордо. Потом втирается в доверие к властям и уговаривает их сдать крепость. За должностью птичника ему пришлось съездить в Англию, чтобы разведать планы вождя тамошней революции Оливера Кромвеля . На этот раз Д’Артаньян был переодет священником.

Памятник д’Артаньяну в Маастрихте.

– Надо полагать, ваша милость, вам обещали придворную должность? – осведомился трактирщик.

Д’Артаньян вновь задумался, не почествовать ли ему его той самой опустевшей бутылкой, – но вновь натолкнулся на исполненный невинности и крайнего простодушия взгляд, от которого рука поневоле опустилась. Начиная помаленьку закипать – теперь уже не было никаких сомнений, что хозяин харчевни над ним издевается, – он все же удержался от немедленной кары. Ему пришло в голову, что он будет выглядеть смешно, затеяв практически на глазах у неизвестной красавицы миледи ссору с субъектом столь низкого происхождения и рода занятий. Вот если бы выдался случай блеснуть на ее глазах поединком с достойным противником вроде Рошфора…

Смирив гнев, он решил, что лучшим ответом будет подобная же невозмутимость.

– Должности при дворе мне пока что не обещано, любезный хозяин, – произнес он, бессознательно копируя интонации Рошфора. – Но здесь, – он похлопал себя по левой стороне порыжевшей куртки, – лежат два письма, которые, безусловно, помогут не только попасть во дворец, но и сделать карьеру… Доводилось ли вам слышать имя господина де Труавиля?

– Простите?

– Ах да, я и забыл… – спохватился д’Артаньян. – Он давно переменил имя на де Тревиль…

– Капитан королевских мушкетеров?

– Он самый, – ликующе подтвердил д’Артаньян, видя, что трактирщик на сей раз не на шутку ошеломлен. – А приходилось ли вам слышать о господине де Кавуа?

– О капитане гвардейцев кардинала?

– Именно.

– О правой руке великого кардинала?

– Уж будьте уверены, – сказал д’Артаньян победным тоном. – Ну так как же, любезный хозяин? Как по-вашему, способен чего-то добиться человек, располагающий рекомендательными письмами к этим господам, или мне следует оставить честолюбивые планы?

– О, что вы, ваша cветлоcть… – пробормотал хозяин, совершенно уже уничтоженный. – Как же можно оставить… Да я бы на вашем месте считал, что жизнь моя устроена окончательно и бесповоротно…

– Не сочтите за похвальбу, но я имею дерзость именно так и считать, – заявил д’Артаньян победительным тоном истого гасконца.

– И вы имеете к тому все основания, ваша милость… светлость, – залепетал хозяин. – Бога ради, не прогневайтесь, но я задам вам один-разъединственный вопрос… – Он поднялся с расшатанного стула и откровенно присмотрелся к д’Артаньяну в профиль. – Не может ли оказаться так, что вы имеете некоторое отношение к покойному королю Генриху Наваррскому? Неофициальное, я бы выразился, отношение, ну вы понимаете, ваша светлость… Всем нам известно, как бы это поделикатнее выразиться, о склонности покойного короля снисходить до очаровательных дам, почасту и пылко, и о последствиях этих увлечений, материальных, я бы выразился, последствиях…

Д’Артаньян уставился на него во все глаза, не сразу сообразив, что имел в виду трактирщик. Потом ему пришло в голову, что любвеобилие покойного государя и в самом деле вошло в поговорку, а незаконных отпрысков Беарнца разгуливало по Франции достаточно для того, чтобы составить из них роту гвардии.

– Почему вы так решили, милейший? – спросил он с равнодушно-загадочным видом, польщенный в душе.

Трактирщик расплылся в улыбке, крайне довольный своей проницательностью и остротой ума.

– Ну как же, ваша светлость, – сказал он уже увереннее. – Я – человек в годах, и в свое время через мои руки прошло немало монет с изображением покойного короля. Вот, изволите ли видеть, сходство несомненное…

Он двумя пальцами извлек из тесного кармана серебряную монету в полфранка, вытянул руку, так что монета оказалась на значительном удалении от глаз, и взором знатока окинул сначала профиль покойного Беарнца, потом д’Артаньяна. И заключил с уверенностью, свойственной всем заблуждающимся:

– Тот же нос, та же линия подбородка, силуэт…

Д’Артаньян, напустив на себя вид скромный, но вместе с тем величественный, смолчал, сделав тем не менее значительное лицо. Он не спешил объяснять трактирщику, что есть некие черты, свойственные всем без исключения гасконцам, так же как, к примеру, фламандцам или англичанам – очертания носа и подбородка, скажем… В конце-то концов, сам он ни словечком не подтвердил умозаключения трактирщика, так что совесть его, пожалуй что, чиста. Вот если бы он собственной волей произвел себя в самозванные потомки Беарнца…

– Есть вещи, любезный трактирщик, о которых следует помалкивать, – сказал он значительно. – Негоже мне сомневаться в добродетели моей матушки…

– О, я все понимаю, ваша светлость! – заверил трактирщик живо. – Значит, вы изволите держать путь в Париж…

– Да, вот именно. Но я не хотел бы…

– Вы можете быть уверены в моей деликатности, – заверил хозяин. – Я многое повидал в жизни. Ваш скромный вид, ваша, с позволения сказать, лошадь… Что ж, это умно, умно… Никому и в голову не придет, что под личиной такого вот…

– Что вы имеете в виду? – вскинулся д’Артаньян, которому кровь ударила в голову.

– О, не сердитесь, ваша светлость, я лишь хотел сказать, что вы великолепно продумали неприметный облик, когда пустились в путешествие… И все же… Быть может, вам понадобится слуга? Негоже столь благородному дворянину, пусть и путешествующему переодетым, самому заниматься иными недостойными мелочами…

– Слуга? – переспросил д’Артаньян. – А что, вы имеете кого-то на примете?

Предложение хозяина пришлось как нельзя более кстати, ибо прекрасно отвечало его собственным планам. Явиться в Париж в сопровождении слуги означало бы подняться в глазах окружающих, да и в собственных, на некую ступень…

– Имею, ваша светлость, – заторопился хозяин. – У меня тут прижился один расторопный малый, которого я бы вам с превеликой охотой рекомендовал. Право слово, из него выйдет толковый слуга, вот только сейчас у него в жизни определенно наступила полоса неудач…

Он так многозначительно гримасничал, что д’Артаньян, начиная кое-что понимать, осведомился:

– Он вам много уже задолжал?

– Не особенно, но все же… Два экю…

Ощутив некое внутреннее неудобство, но не колеблясь, д’Артаньян решительно вынул из кошелька две монеты и царственным жестом протянул их хозяину:

– Считайте, что он вам более не должен, любезный. Пришлите его ко мне сию минуту.

Его невеликие капиталы таяли, но сейчас были вещи и поважнее тощавшего на глазах кошелька… Хозяин, выскочив за дверь, почти тут же проворно вернулся в сопровождении невысокого малого, одетого горожанином средней руки, с лицом живым и смышленым. На д’Артаньяна он взирал со всем возможным почтением. Тот, надо сказать, представления не имел, как нанимают прислугу. На его памяти в родительском доме такого попросту не случалось, те немногие слуги, что имелись в доме, были взяты на место еще до его рождения и всегда казались д’Артаньяну столь же неотъемлемой принадлежностью захудалого имения, как высохший ров и обветшавшие конюшни. Однако он, не желая ударить в грязь лицом, приосанился, сделал значительное лицо и милостиво спросил:

– Как тебя зовут, любезный?

– Планше.

– Ну что ж, это легко запомнить… – проворчал д’Артаньян с видом истинного барина, для которого нанимать слугу было столь же привычно и естественно, как надевать шляпу. – Есть у тебя какие-нибудь рекомендации?

– Никаких, ваша милость, – удрученно ответил малый. – Потому что и не приходилось пока что быть в услужении.

Д’Артаньян подумал, то они находятся в одинаковом положении: этот малый никогда не нанимался в слуги, а сам он никогда слуг не нанимал. Однако, не желая показать свою неопытность в подобных делах, он с задумчивым видом покачал головой и проворчал:

– Нельзя сказать, что это говорит в твою пользу…

– Ваша милость, испытайте меня, и я буду стараться! – воскликнул Планше. – Честное слово!

– Ну что ж, посмотрим, посмотрим… – процедил д’Артаньян с той интонацией, какая, по его мнению, была в данном случае уместна. – Чем же ты, в таком случае, занимался?

– Готовился стать мельником, ваша милость. Так уж получилось, что я родом из Нима…

– Гугенотское гнездо… – довольно явственно пробормотал хозяин.

– Ага, вот именно, – живо подтвердил Планше. – Доброму католику там, пожалуй что, и неуютно. Вот взять хотя бы моего дядю… Он, изволите ли знать, ваша милость, поневоле притворялся гугенотом, так уж вышло, куда прикажете деваться трактирщику, если ходят к нему в основном и главным образом гугеноты? Вот он и притворялся, как мог. А потом, когда он умер и выяснилось, что все эти годы он был добрым католиком, гугеноты его выкопали из могилы, привязали за ногу веревкой и проволокли по улицам, а потом сожгли на площади.

– Черт возьми! – искренне воскликнул д’Артаньян. – Куда же, в таком случае, смотрели местные власти?

– А они, изволите знать, как раз и руководили всем этим, – поведал Планше. – Вы, ваша милость, должно быть, жили вдалеке от гугенотских мест и плохо знаете, что там творится… Особенно после Нантского эдикта, который они считают манной небесной…

– А дальше, ваша милость, не повезло уже мне. Вам не доводилось слышать сказку про мельника, который на смертном одре распределил меж сыновей наследство таким вот образом: одному досталась мельница, второму – мул, а третьему – всего-навсего кот?

– Ну как же, как же, – сказал д’Артаньян. – В наших местах ее тоже рассказывали…

– Значит, вы представляете примерно… Вообще-то, у нас было не совсем так. Надо вам сказать, двух моих младших братьев отец отчего-то недолюбливал, бог ему судья… И мельницу он оставил мне, старшему, а им – всего-то по двадцать пистолей каждому. Только им такая дележка пришлась не по нутру. Хоть отец мой и был открытым католиком и нас, всех трех, так же воспитывал, но мои младшие братья, не знаю уж, как так вышло, вдруг в одночасье объявились оба самыми что ни на есть гугенотами…

– Постой, постой, – сказал д’Артаньян, охваченный нешуточным любопытством. – Начинаю, кажется, соображать… А ты, значит, в гугеноты перекинуться не успел?

– Не сообразил как-то, ваша милость, – с удрученным видом подтвердил Планше. – Ни к чему мне это было, не нравятся мне как-то гугеноты, уж не взыщите… Ну вот, и поднялся страшный шум: завопили младшенькие, что, дескать, поганый папист, то бишь я, хочет подло обворовать честных гугенотов. Мол, отец им мельницу завещал, а я его последнюю волю истолковал превратно. И хоть было завещание по всей форме, на пергаменте составленное, только оно куда-то вдруг запропало – стряпчий наш был, как легко догадаться, гугенотом. И свидетели объявились, в один голос доказывали, что сами при том присутствовали, как мой покойный батюшка торжественно отрекался и от папизма, и от меня заодно, а наследство передавал младшим… Ну что тут было делать? Еле ноги унес. Тут уж было не до мельницы – убраться б целым и невредимым… Хорошо еще, прихватил отцовского мула, решил, что, коли уж меня мельницы лишают, мула я, по крайней мере, имею право заседлать… Подхлестнул животину и помчал по большой дороге, пока не опомнились… Вот и вся моя история, коли поверите на слово…

– Ну что же, – величественно заключил д’Артаньян. – Лицо у тебя располагающее, и малый ты вроде бы честный… Пожалуй, я согласен взять тебя к себе в услужение, любезный Планше. Вы можете идти, – отпустил он хозяина плавным мановением руки, и тот сговорчиво улетучился из обеденного зала.

Видя молчаливую покорность хозяина, Планше взирал на нового хозяина с нескрываемым уважением, что приятно согревало душу д’Артаньяна. Новоиспеченный слуга, кашлянув, позволил себе осведомиться:

– Вы, ваша милость, должно быть, военный?

– Ты почти угадал, любезный Планше, – сказал д’Артаньян, – во всяком случае, в главном. Я еду в Париж, чтобы поступить в мушкетеры его величества… или, как повернется, в какой-нибудь другой гвардейский полк. Наше будущее известно одному богу, но многое зависит и от нас самих. А потому… Скажу тебе по секрету, что я намерен взлететь высоко и имею к тому некоторые основания, как подобает человеку, чье имя вот уже пятьсот лет неразрывно связано с историей королевства. Скажу больше, я глубоко верю, что именно мне суждено возвысить его звучание…

Он готов был и далее распространяться на эту всерьез волновавшую его тему, но вовремя подметил тоскливый взгляд Планше, прикованный к остаткам трапезы. На взгляд бедного гасконского дворянина, там еще оставалось достаточно, чтобы удовлетворить голодный желудок – и на взгляд Планше, очень похоже, тоже. А посему, оставив высокие материи, д’Артаньян озаботился вещами не в пример более прозаическими, распорядившись:

– Садись за стол, Планше, и распоряжайся всем, что здесь видишь, как своим.

Планше не заставил себя долго упрашивать, он проворно уселся и заработал челюстями. Д’Артаньян, заложив руки за спину, задумчиво наблюдал за ним. С набитым ртом Планше промычал:

– Ваша милость, у вас будут какие-нибудь приказания?

– Пожалуй, – так же задумчиво сказал д’Артаньян. – Пожалуй… Ты, как я понял, уже не первый день здесь?

– Целую неделю, ваша милость.

– И успел ко всем присмотреться? Обжиться?

– Вот то-то…

– Здесь, в гостинице, остановилась молодая женщина, – сказал д’Артаньян, решившись. – Голубоглазая, с длинными светлыми волосами. Ее, насколько я знаю, называют миледи… Полчаса назад она стояла на галерее, на ней было зеленое бархатное платье, отделанное брабантскими кружевами…

– Ну как же, ваша милость! Мудрено не заметить… Только, мне кажется, что она не англичанка, хотя и зовется миледи. По-французски она говорит не хуже нас с вами, и выговор у нее определенно пикардийский… По-английски она, правда, говорила вчера с проезжим английским дворянином, вот только, воля ваша, у меня осталось такое впечатление, что английский ей не родной…

– Интересно, ты-то откуда это знаешь? – спросил заинтригованный д’Артаньян. – Ты же не англичанин?

– А я умею по-английски, – сказал Планше. – Отец долго вел дела с английскими зерноторговцами, частенько меня посылал в Англию, вот я помаленьку и выучился… Отрубите мне голову, ваша милость, но английский ей не родной, так-то и я говорю…

– Это интересно, – задумчиво промолвил д’Артаньян. – Одним словом, друг Планше, когда пообедаешь, постарайся выяснить о ней как можно больше. У тебя интересная физиономия, любезный, – и продувная, и в то же время внушает расположение… Думаю, тебе будет нетрудно договориться со здешней прислугой?

– Ничего трудного, ваша милость, – заверил Планше. – Я тут помогал в хозяйстве, успел со многими сойтись накоротке…

– Вот и прекрасно, – твердо сказал д’Aртаньян. – Займись не откладывая. Я буду на галерее.

И он немедленно туда отправился, втайне надеясь, что очаровательная незнакомка, вызвавшая такую бурю в его сердце, покажется там вновь. Увы, прошло долгое время, а пленительное видение так и не появилось. Д’Артаньян готов был поклясться, что ни она, ни черноволосый дворянин по имени Рошфор еще не покидали гостиницы, – со своего места в обеденном зале он прекрасно видел весь двор и ворота. Быть может, он ошибался и свидание все же любовное?

Как бы там ни было, но он, руководствуясь еще одним присущим гасконцам качеством – а именно нешуточным упрямством, – оставался на прежнем месте, утешая себя тем, что нет таких любовных связей, которые затягивались бы до бесконечности, а следовательно, самые пылкие из них когда-нибудь да кончаются, и это позволять фантазии по-прежнему парить в небесах…

– Есть новости, ваша милость, – сказал Планше, появившись на галерее бесшумно, словно бесплотный дух. – Здешняя служба – ужасные болтуны, всегда рады почесать язык, посплетничать о проезжающих, что хорошего слугу отнюдь не красит… Впрочем, какие из них слуги, одно слово – трактирная челядь…

– Что ты узнал? – нетерпеливо спросил д’Артаньян.

Планше чуточку приуныл:

– Не так уж много, ваша милость. Только то, что они сами знали. Эту даму и впрямь зовут миледи, миледи Кларик, и она из Парижа… Все сходятся на том, что это настоящая дама, из благородных. Платит щедро, над деньгами не трясется… От ее служанки известно, что она была замужем за каким-то английским милордом, только совсем недавно овдовела и вернулась во Францию… в Париже у нее великолепный особняк…

«Значит, она свободна! – ликующе подумал д’Артаньян. – Свободна, очаровательна и богата… Да, и богата… Последнее немаловажно…»

Читателю не стоит слишком пристрастно судить нашего гасконца за эти мысли – в те ушедшие времена даже для благородного дворянина считалось вполне приличным и естественным искать в женщине источник не одного лишь обожания, но и вполне земных благ, от выгодной женитьбы до приятно отягощавших карманы камзола туго набитых кошельков. Таковы были нравы эпохи, а юный гасконец был ее сыном.

– Она здесь впервые, – продолжал Планше. – Все эти дни ждала некоего дворянина, который как раз сегодня прискакал откуда-то издалека.

– Лет тридцати, черноволосого?

– Вот именно.

– С застарелым следом от пули на левом виске?

– Совершенно верно, сударь.

– В фиолетовом дорожном камзоле и таких же штанах, на испанском жеребце?

– Вы описали его точно, ваша милость… Именно о нем она и справлялась не единожды… – Планше почесал в затылке и сделал чрезвычайно хитрое выражение лица. – Только, по моему разумению… а если точно, по мнению здешней челяди, речь тут идет вовсе не о любовной интриге. Им, я думаю, можно верить – на такие вещи у них глаз наметан, тут нужно отдать им должное… Тут что-то другое, а что – никто, понятно, толком не знает…

Д’Артаньян понятливо кивнул. Смело можно сказать, что его времена были ничем другим, кроме как чередой нескончаемых заговоров и политических интриг, принявших такой размах и постоянство, что их отголоски регулярно докатывались и до захолустной Гаскони. Все интриговали против всех – король и королева, наследник престолa Гастон Анжуйский и вдовствующая королева-мать Мария Медичи, кардинал Ришелье и знатные господа, внебрачные потомки Генриха Четвертого и законные отпрыски титулованных домов, англичане и испанцы, гугеноты и иезуиты, голландцы и мантуанцы, буржуа и судейские. Многим порой казалось вследствие этого, что не быть замешанным в заговор или интригу столь же неприлично, как срезать кошельки в уличной толчее и столь же немодно, как расхаживать в нарядах покроя прежнего царствования. Эта увлекательная коловерть могла привести на плаху либо в Бастилию, но могла и вывести в те выси, что иным кажутся прямо-таки заоблачными. Излишне уточнять, что наш гасконец, твердо решивший пробить себе дорогу в жизни, был внутренне готов нырнуть с головой в эти взвихрённые и мутные воды…

И он подумал про себя, что судьба, наконец-то, предоставляет желанный случай, – вот только как прочесть ее указания, пока что писанные неведомыми письменами?

Наткнулся тут на чудную статью про «Трёх мушкетёров»

Едва ли не каждый, кто впервые читает «Трех мушкетеров» Александра Дюма, бывает сбит с толку французской денежной системой описываемой в книге эпохи - всеми этими луидорами, ливрами, пистолями, франками, экю, находящимися в странных соотношениях друг с другом. А деньгам и ценам в книге уделено очень много места. «Деньги» попытались разобраться в том, в чем не удалось разобраться самому Дюма.

В самом деле, что такое ливры, о которых герои «Трех мушкетеров» говорят чуть не на каждой странице? И что это за экю и пистоли, которые звенят там на каждом шагу?

Рассмотрим классический образец мушкетерской арифметики:

"-- Теперь давайте сочтем, сколько у нас всего. Портос?

Тридцать экю.

Десять пистолей.

У вас, д"Артаньян?

Двадцать пять.

Сколько это всего? - спросил Атос.

Четыреста семьдесят пять ливров! - сказал д`Артаньян, считавший, как Архимед".

Начинаем разбираться. 35 пистолей и 30 экю в сумме дают 475 ливров. Логично предположить, что ливр - самая маленькая из упомянутых денежных единиц. Литература по нумизматике это подтверждает. Золотая монета под названием «турский ливр» (она чеканилась в городе Туре) стала основной единицей расчетов во Франции в XIII веке. Денежные расчеты во Франции велись в турских ливрах до 1795 года, после чего страна перешла на франки и десятичный принцип денежного счета. В эпоху мушкетеров (действие романа происходит в 1625-1628 годах) ливр равнялся 20 солям (в просторечии - су), а су - 12 денье. Таким образом, в ливре содержалось 240 денье.

Мушкетеры Дюма не нищенствуют и не крохоборствуют. Мелочь их не интересует. Слово «денье» в романе встречается лишь один раз. Его произносит госпожа Бонасье. Она говорит д`Артаньяну, что не боится по дороге домой встретить воров, потому что у нее нет при себе «ни одного денье».

Слово «су» в романе употребляется обычно в составе устойчивых выражений. Арамис жертвует церкви Мондидье и Амьенскому монастырю деньги от продажи лошади, «все до последнего су». Господин де Тревиль прибыл в Париж из Гаскони «без единого су в кармане». И, наконец, Планше, слуга д`Артаньяна, согласно Дюма, получал 30 су в день (это я подробнее прокомментирую чуть позже).

И последнее, что полезно знать о ливре. Золотая монета достоинством один турский ливр (при мушкетерах ее вес составлял 0,862 грамма чистого золота) была украшена латинской надписью Johannes Dei Gratia Francorum Rex - «Иоанн, милостью Божьей король франков». Поэтому монету называли не только ливром, но и франком.

Монеты соседей и монеты будущего

В 1640 году король Франции Людовик XIII, тот самый, чьими мушкетерами были Атос, Портос, Арамис и д`Артаньян, повелел чеканить новую монету - луидор (в буквальном переводе «золотой Луи»). Монеты были выпущены пяти достоинств - 8, 4, 2, 1 и пол-луидора. Тогда же стали чеканиться «серебряные Луи» - луи д`аржан, они же экю (слово «экю» переводится как «щит», на монете был изображен щит с королевскими лилиями). Кроме целого экю существовали серебряные монеты в половину, четверть и одну восьмую экю.

Монета достоинством один луидор точно соответствовала по весу испанскому золотому дублону (двум эскудо). Во Франции дублоны в просторечии звались пистолями. То есть луидор и пистоль у Дюма должны означать одно и то же (в популярной исторической литературе часто встречается ошибочное утверждение о том, что луидор равнялся двум пистолям). Иногда луидоры в просторечии называли просто «луи».

Некоторое время спустя стабилизировался курс новых монет в отношении к старым. Луидор стал равняться десяти турским ливрам или трем экю. Тогда же была проведена 28-процентная девальвация - ливр подешевел до 0,619 г золота (вес монеты составлял 6,75 г).

Попробуем еще раз решить задачу, с которой успешно справился д`Артаньян. 35 пистолей по 10 ливров в каждом сложим с 30 экю (по три ливра в каждом) и получим 440 ливров. У мушкетера 475. Где ошибка?

Возможно, ошибся д`Артаньян, и Архимедом он назван иронически. Возможно, никакой ошибки нет вовсе. Если посчитать, что пистоль это не десять ливров, а 11. Например, именно такой курс у испанской монеты по отношению к французской в данный момент.

Но главную ошибку совершил Александр Дюма. Действие романа завершается в 1628 году, когда закончилась осада Ла-Рошели. А мушкетеры ведут подсчеты в деньгах, которые появятся лишь 12 лет спустя. Куда там Архимеду!

Впрочем, в самом начале романа д`Артаньяну в особняке де Тревиля кажется, что «он перенесся в пресловутую страну великанов, куда впоследствии попал Гулливер и где натерпелся такого страха». Гасконец сравнивает себя с героем книги, которая выйдет в свет через 101 год.

Несмотря на подобные мелочи, для большей части эпизодов романа «Три мушкетера» вполне подходит следующая схема. 1 экю = 3 ливра. 1 луидор = 1 пистоль = 10 ливров. Несколько примеров. Д`Артаньян покупает у Арамиса лошадь:

"-- А во что она обошлась вам?

В восемьсот ливров.

Вот сорок двойных пистолей, милый друг,- сказал д`Артаньян, вынимая из кармана деньги".

40х2х10 = 800. Все сходится.

А вот свою лошадь покупает Атос: «За нее запросили тысячу ливров. Возможно, что ему удалось бы купить ее дешевле, но, пока д`Артаньян спорил с барышником о цене, Атос уже отсчитывал на столе сто пистолей».

Кольцо с сапфиром Атоса продано ростовщику, деньгами граф де ла Фер делится с д`Артаньяном: «Скажите же ему, что кольцо - его, и возвращайтесь с двумя сотнями пистолей… Полчаса спустя д`Артаньян вернулся с двумя тысячами ливров, не встретив на пути никаких приключений».

Загадка алмаза королевы и лошади удивительной масти

Увы, далеко не всегда читатель романа может пользоваться указанными выше ценами пистоля, экю и ливра. Например, в отношении денег, полученных за алмаз королевы.

«И д`Артаньян бросил мешок на стол.

При звоне золота Арамис поднял глаза, Портос вздрогнул, Атос же остался невозмутимым.

Сколько в этом мешочке? - спросил он.

Семь тысяч ливров луидорами по двенадцати франков.

Семь тысяч ливров! - вскричал Портос.- Этот дрянной алмазик стоит семь тысяч ливров?»

Почему луидор стоит 12 франков, а не десять? А если все-таки 12, то как отсчитать 7 тыс. франков монетами по 12 франков? Непонятно. В истории Франции был момент, когда золотой луидор почти сравнялся в курсовой стоимости с 12 серебряными ливрами, но это было в 1686 году, явно после смерти всех мушкетеров Дюма. Ранее де Тревиль, советуя д`Артаньяну продать алмаз первому попавшемуся ювелиру, называет его предположительную стоимость: «Каким бы скрягой он ни оказался, вы все-таки получите за него не менее восьмисот пистолей». Но если 800 пистолей равны 8 тыс. ливров, и эта цена, которую предложит последний скряга, почему д`Артаньян согласился взять у дез Эссара за перстень с алмазом королевы 7 тыс. ливров, на тысячу меньше?

Еще одно загадочное место в книге связано с буланым (песочного цвета) жеребцом, на котором д`Артаньян впервые приехал в Париж:

"-- У нее очень своеобразная масть,- заметил Арамис.- Я вижу такую впервые в жизни.

Еще бы! - обрадовался д`Артаньян.- Если я продал ее за три экю, то именно за масть, потому что за остальное мне, конечно, не дали бы и восемнадцати ливров..."

Странно. Лошадь продана за три экю, то есть за девять ливров. А будь она не столь редкой масти, можно было рассчитывать «всего» на 18 ливров? Попробуем еще раз попрыгать во времени. На момент продажи лошади еще не существовало серебряных экю, но были золотые монеты с таким же названием. После реформы Людовика XIII они останутся в обращении и будут оцениваться в пять ливров. Но даже с такой натяжкой мы получаем, что три экю, они же 15 ливров, больше, чем 18. Лошадь поражает не только мастью, но и ценой.

Возможное объяснение - часть текста «Трех мушкетеров» написана человеком, знавшим точное соотношение разных денежных единиц, а часть - не знавшим этого или не желавшим об этом думать. Над романом, как известно, кроме Александра Дюма работал также Огюст Маке. Кто из них двоих обращал внимание на подобные мелочи, а кто нет - сейчас разобраться уже невозможно.

Зарплату отдай слуге

Кроме нескольких ошибок в подсчетах, несоответствие историческим реалиям многократно встречается в романе «Три мушкетера», когда речь идет о доходах и ценах.

«Планше, слуга д`Артаньяна, с достоинством принял выпавшую на его долю удачу. Он получал тридцать су в день, целый месяц возвращался домой веселый, как птица, и был ласков и внимателен к своему господину».

Планше действительно повезло. 30 су равняются полутора ливрам. Неквалифицированный рабочий в Париже зарабатывал в день пол-ливра. Квалифицированный - ливр в день. Через три десятилетия после описываемых в романе событий королевский мушкетер довольствовался ежедневным жалованием в 35 су. При этом жалованье нередко задерживали, а порой вовсе не платили (между прочим, гвардейцы кардинала получали свои деньги в срок). Если предположить, что за 30 лет мушкетерам ни разу не увеличивали денежное содержание, получается странная картина. Д`Артаньян отдает слуге большую часть своих денег. Впрочем, одна оговорка. Жалованье действительно могло уменьшиться за эти годы, поскольку во времена, описанные в романе, мушкетеры жили на съемных квартирах, а в то время, когда им платили 35 су суточных, они жили в построенной специально для них казарме, «Отеле мушкетеров».

При этом вполне исторически правдоподобным является замечание: «Кроме того, господин де Тревиль получает десять тысяч экю в год». Неплохой уровень жизни был и у галантерейщика Бонасье: «Я человек обеспеченный, правильнее сказать. Торгуя галантереей, я скопил капиталец, приносящий в год тысячи две-три экю».

Впрочем, низкое жалованье не мешает рядовым мушкетерам играть в карты по-крупному. «Атос, выигрывая, оставался столь же бесстрастным, как и тогда, когда проигрывал. Однажды, сидя в кругу мушкетеров, он выиграл в один вечер тысячу пистолей, проиграл их вместе с шитой золотом праздничной перевязью, отыграл все это и еще сто луидоров,- и его красивые черные брови ни разу не дрогнули, руки не потеряли своего перламутрового оттенка, беседа, бывшая приятной в тот вечер, не перестала быть спокойной и столь же приятной».

Полную экипировку мушкетеры должны были приобретать за свои деньги (в этом Дюма и Маке правы).

"-- А во сколько вы оцениваете эту экипировку? - спросил д`Артаньян.

О, дело плохо! - сказал Арамис.- Мы только что сделали подсчет, причем были невзыскательны, как спартанцы, и все же каждому из нас необходимо иметь по меньшей мере полторы тысячи ливров". Д`Артаньян считает, что может хватить и тысячи, Атосу нужно как минимум две. Большую часть названных сумм необходимо было отдать за лошадей (для самого мушкетера и его слуги). Цены на лошадей Дюма--Маке неожиданно указывают весьма точно. Согласно исторической литературе, крестьянская рабочая лошадка в те времена стоила около 60 ливров, дворянские лошади - на порядок выше. Поэтому тысяча ливров, отданная Атосом за «превосходную андалузскую лошадь, шестилетку, черную как смоль, с пышущими огнем ноздрями, с тонкими, изящными ногами»,- завышенная, но реалистичная цена. Как и 300 ливров за пикардийскую лошадь для его слуги Гримо.

В отношении других статей расходов исторические факты и книга опять расходятся, и довольно заметно.

Трактирщик, владевший «Вольным мельником» в Менге, «рассчитывал, что его гость проболеет одиннадцать дней, платя по одному экю в день». Получается, что комната в трактире должна была приносить в год более тысячи ливров дохода. Но историческая статистика свидетельствует, что за 340 ливров в год можно было арендовать дом, и не в мало кому известном захолустном городке, а в Париже.

Еще одно сравнение исторических цен и книжных. Трактир в Амьене:

"-- Вина! - потребовал Атос, увидев его.

Вина?! - вскричал пораженный хозяин.- Вина! Да ведь вы выпили больше чем на сто пистолей! Да ведь я разорен, погиб, уничтожен!

Полно! - сказал Атос.- Мы даже не утолили жажду как следует.

Если бы еще вы только пили, тогда полбеды, но вы перебили все бутылки!

Вы толкнули меня на эту груду, и она развалилась. Сами виноваты".

Похоже, хозяин жульничает. Сто пистолей - это тысяча ливров. Литровая бутылка вина стоила в те годы меньше трех су. При всем уважении к королевским мушкетерам выпить и побить около семи тысяч бутылок - невыполнимая даже для них миссия. Силач Портос оценивал свои достижения как «не менее чем полтораста бутылок».

Еще одна неточность. Ошибка? Художественное преувеличение? Не важно. Это же не исторический труд, а авантюрный роман. Да, четыре мушкетера живут не по средствам, не разбираются в ценах, ведут расчеты в деньгах, которые еще не выпущены в обращение и даже не придуманы. Давайте считать, что они просто получили свой процент от продаж книги, являющейся супербестселлером уже более 170 лет.

Когда, покинув Лувр, Д’Артаньян спросил своих друзей, как лучше употребить свою часть сорока пистолей, Атос посоветовал ему заказать хороший обед в «Сосновой шишке», Портос — нанять слугу, а Арамис — обзавестись достойной любовницей.

Обед состоялся в тот же день, и новый слуга подавал к столу. Обед был заказан Атосом, а лакей рекомендован Портосом. То был пикардиец, которого славный мушкетер нанял в тот самый день по случаю этого самого обеда; он увидел его на мосту Ла-Турнель, где Планше — так звали слугу — плевал в воду, любуясь разбегавшимися кругами. Портос утверждал, что такое занятие свидетельствует о склонности к созерцанию и рассудительности, и, не наводя о нем дальнейших справок, увел его с собой. Важный вид дворянина, к которому, как предполагал Планше, он поступает на службу, прельстил его, и он был несколько разочарован, увидев, что место уже занято неким его собратом, по имени Мушкетон. Портос объяснил ему, что дом его, хотя и поставленный на широкую ногу, нуждается лишь в одном слуге и Планше придется поступить к д’Артаньяну. Однако, прислуживая на пиру, который давал его господин, и видя, как тот, расплачиваясь, вытащил из кармана пригоршню золотых монет, Планше решил, что счастье его обеспечено, и возблагодарил небо за то, что попал к такому крезу. Он пребывал в этой уверенности вплоть до окончания обеда, остатками от которого вознаградил себя за долгое воздержание. Но вечером, когда он постилал постель своему господину, блестящие мечты его рассеялись. Во всей квартире, состоявшей из спальни и передней, была единственная кровать. Планше улегся в передней на одеяле, взятом с кровати д’Артаньяна, которому с тех пор пришлось обходиться без него.

Атос также имел слугу, которого воспитал на особый лад. Звали его Гримо. Этот достойный господин — мы, разумеется, имеем в виду Атоса — был очень молчалив. Вот уже пять или шесть лет, как он жил в теснейшей дружбе с Портосом и Арамисом. За это время друзья не раз видели на его лице улыбку, но никогда не слышали его смеха. Слова его были кратки и выразительны, он говорил всегда то, что хотел сказать, и больше ничего: никаких прикрас, узоров и красот. Он говорил лишь о существенном, не касаясь подробностей.

Хотя Атосу было не более тридцати лет и он был прекрасен телом и душой, никто не слышал, чтобы у него была возлюбленная. Он никогда не говорил о женщинах, но никогда не мешал другим говорить на эту тему, хотя легко было заметить, что подобный разговор, в который он изредка только вставлял горькое слово или мрачное замечание, был ему крайне неприятен. Его сдержанность нелюдимость и неразговорчивость делали его почти стариком. Поэтому, не считая нужным менять свои привычки, он приучил Гримо исполнять его требования: тот повиновался простому знаку или легкому движению губ. Разговаривал с ним Атос только при самых необычайных обстоятельствах.

Случалось, что Гримо, который как огня боялся своей господина, хотя и был горячо привязан к нему и преклонялся перед его умом, полагая, что уловил его желания, бросался исполнять их и делал как раз обратное тому, что хотел Атос. Тогда Атос пожимал плечами и без малейшего гнева колотил Гримо. В такие дни он бывал несколько разговорчивее.

Портос, как мы уже успели узнать, был прямой противоположностью Атоса: он не только много разговаривал, но разговаривал громко. Надо, впрочем, отдать ему справедливость: ему было безразлично, слушают его или нет. Он разговаривал ради собственного удовольствия — ради удовольствия слушать самого себя. Он говорил решительно обо всем, за исключением наук, ссылаясь на глубокое отвращение, которое, по его словам, ему с детства внушала ученые. Вид у него был не столь величавый, как у Атоса, и сознание превосходства Атоса в начале их знакомства нередко вызывало у Портоса раздражение. Он прилагал поэтому все усилия, чтобы превзойти его хотя бы богатством своего одеяния. Но стоило Атосу в своем простом мушкетерском плаще ступить хоть шаг, откинув назад голову, как он сразу занимал подобающее ему место, отодвигая разодетого Портоса на второй план.

Портос в утешение себе наполнял приемную г-на де Тревиля и караульное помещение Лувра громогласными рассказами о своих успехах у женщин, чего никогда не делал Атос. В самое последнее время, перейдя от жен известных судей к женам прославленных военных, от чиновниц — к баронессам, Портос прозрачно намекал на какую-то иностранную княгиню, увлекшуюся им.

Старая пословица говорит: «Каков хозяин, таков и слуга». Перейдем поэтому от слуги Атоса к слуге Портоса, от Гримо к Мушкетону.

Мушкетон был нормандец, идиллическое имя которого, Бонифаций (*25), его господин заменил куда более воинственным — Мушкетон. Он поступил на службу к Портосу, поставив условием, что его будут кормить и одевать, но кормить и одевать роскошно. Кроме того, он просил предоставлять ему каждый день два свободных часа для занятия ремеслом, которое должно покрыть все остальные его потребности. Портос согласился на эти условия: они были ему как раз по душе. Он заказывал Мушкетону камзолы, которые выкраивались из старой одежды и запасных плащей самого Портоса. Благодаря ловкости одного портного, который перешивал и перелицовывал его обноски и жена которого явно стремилась отвлечь Портоса от его аристократических привычек, Мушкетон, сопровождая своего господина, имел очень представительный вид.

Что касается Арамиса, характер которого мы, кажется, достаточно хорошо описали, хотя за его развитием, как и за развитием характера его друзей, мы проследим в дальнейшем, — то лакея его звали Базен.

Ввиду того что господин его надеялся принять когда-нибудь духовный сан, слуга, как и подобает слуге духовного лица, был неизменно одет в черное. Это был берриец лет тридцати пяти — сорока, кроткий, спокойный, толстенький. Свободное время, предоставляемое ему его господином, он посвящал чтению духовных книг и умел в случае необходимости приготовить превосходный обед, состоящий всего из нескольких блюд, но зато отличных. В остальном он был нем, слеп и глух, и верность его могла выдержать любое испытание.

Теперь, познакомившись, хотя поверхностно, и с господами и с их слугами, перейдем к жилищу каждого из них.

Атос жил на улице Феру, в двух шагах от Люксембурга (*26). Он занимал две небольшие комнаты, опрятно убранные, которые ому сдавала хозяйка дома, еще не старая и еще очень красивая, напрасно обращавшая на него нежные взоры. Остатки былой роскоши кое-где виднелись на стеках этого скромного обиталища, например: шпага, богато отделанная и, несомненно, принадлежавшая еще эпохе Франциска I (*20), один эфес которой, украшенный драгоценными камнями, должен был стоить не менее двухсот пистолей. Атос, однако, даже в самые тяжелые минуты ни разу не соглашался заложить или продать ее. Эта шпага долгое время составляла предмет вожделений Портоса. Он готов был отдать десять лет жизни за право владеть ею.

Однажды, готовясь к свиданию с какой-то герцогиней, он попытался одолжить шпагу у Атоса. Атос молча вывернул все карманы, собрал все, что было у него ценного: кошельки, пряжки и золотые цепочки, и предложил их Портосу. Что же касается шпаги, сказал он, она прикована к стене и покинет ее только тогда, когда владелец ее покинет это жилище. Кроме шпаги, внимание привлекал еще портрет знатного вельможи времен Генриха III, одетого с чрезвычайным изяществом и с орденом Святого Духа на груди. Портрет имел с Атосом известное сходство, некоторые общие с ним фамильные черты, указывавшие на то, что этот знатный вельможа, кавалер королевских орденов, был его предком.

И в довершение всего этого — ларец изумительной ювелирной работы, украшенный тем же гербом, что шпага и портрет, красовался на выступе камина, своим утонченным изяществом резко отличаясь от всего окружающего. Ключ от этого ларца Атос всегда носил при себе. Но однажды он открыл его в присутствии Портоса, и Портос мог убедиться, что ларец содержит только письма и бумаги — надо полагать, любовную переписку и семейный архив.

Портос занимал большую и на вид роскошную квартиру на улице Старой Голубятни. Каждый раз, проходя с кем-нибудь из приятелей мимо своих окон, у одного из которых всегда стоял Мушкетон в парадной ливрее, Портос поднимал голову и, указывая рукой вверх, говорил: «Вот моя обитель». Но застать его дома никогда не удавалось, никогда и никого он не приглашал подняться с ним наверх, и никто не мог составить себе представление, какие действительные богатства кроются за этой роскошной внешностью.

Что касается Арамиса, то он жил в маленькой квартире, состоявшей из гостиной, столовой и спальни. Спальня, как и все остальные комнаты расположенная в первом этаже, выходила окном в маленький тенистый и свежий садик, густая зелень которого делала его недоступным для любопытных глаз.

Как устроился д’Артаньян, нам уже известно, и мы успели познакомиться с его слугой Планше.

Д’Артаньян был по природе своей очень любопытен, как, впрочем, и большинство людей, владеющих даром интриги. Он напрягал все свои силы, чтобы узнать, кто же на самом деле были Атос, Портос и Арамис. Ибо под этими прозвищами все они скрывали свои дворянские имена, и в частности, Атос, в котором за целую милю можно было угадать настоящего вельможу. Он обратился к Портосу, надеясь получить сведения об Атосе и Арамисе, и к Арамису, чтобы узнать, кто такой Портос.

Портос, к сожалению, о своем молчаливом товарище знал лишь то, что было известно по слухам. Говорили, что он пережил большое горе, причиной которого была любовь, и что чья-то подлая измена якобы отравила жизнь этого достойного человека. Но об обстоятельствах этой измены никто ничего не знал. Что касается Портоса, то, за исключением его настоящего имени, которое, так же как и имена обоих его товарищей, было известно лишь одному г-ну де Тревилю, о его жизни нетрудно было все узнать. Тщеславный и болтливый, он весь был виден насквозь, как кристалл. И лишь поверив всему тому похвальному, что он сам говорил о себе, можно было впасть в заблуждение на его счет.

Зато Арамис, хотя и могло показаться, что у него нет никаких тайн, был весь окутан таинственностью. Скупо отвечая на вопросы, касавшиеся других, он тщательно обходил все относившиеся к нему самому. Однажды, когда после долгих расспросов д’Артаньян узнал от Арамиса о тех слухах, которые гласили, будто их общий друг Портос добился победы над какой-то герцогиней, он попытался проникнуть в тайну любовных приключений своего собеседника.

— Ну а вы, любезный друг мой, — сказал он — вы, так прекрасно рассказывающий о чужих связях с баронессами, графинями и герцогинями, а вы-то сами?..

— Простите, — прервал его Арамис. — Я говорю об этих вещах только потому, что Портос сам болтает о них, и потому, что он при мне громогласно рассказывал эти милые истории. Но поверьте мне, любезный господин д’Артаньян, что, если б они стали мне известны из другого источника или если б он поверил мне их как тайну, не могло бы быть духовника скромнее меня.

— Я не сомневаюсь в этом, — сказал д’Артаньян, — и мне все же кажется, что и вам довольно хорошо знакомы кое-какие гербы, о чем свидетельствует некий вышитый платочек, которому я обязан честью нашего знакомства.

Арамис на этот раз не рассердился, но, приняв самый скромный вид, ласково ответил:

— Не забывайте, друг мой, что я собираюсь приобщиться к церкви и потому чуждаюсь светских развлечений. Виденный вами платок не был подарен мне, а лишь оставлен у меня по забывчивости одним из моих друзей. Я был вынужден был спрятать его, чтобы не скомпрометировать их — его и даму, которую он любит… Что же касается меня, то я не имею и не хочу иметь любовницы, следуя в этом отношении мудрейшему примеру Атоса, у которого, так же как у меня, нет дамы сердца.

— Но, черт возьми, вы ведь не аббат, раз вы мушкетер!

— Мушкетер только временно, дорогой мой. Как говорит кардинал — мушкетер против воли. Но в душе я служитель церкви, поверьте мне. Атос и Портос втянули меня в это дело, чтобы я хоть чем-нибудь был занят. У меня, как раз в ту пору, когда я должен был быть рукоположен, произошла небольшая неприятность с… Впрочем, это не может вас интересовать, и я отнимаю у вас драгоценное время.

— Отнюдь нет, все это меня очень интересует! — воскликнул д’Артаньян. — И мне сейчас решительно нечего делать.

— Да, но мне пора читать молитвы, — сказал Арамис, — затем мне нужно сложить стихи, о которых меня просила госпожа д’Эгильон. После этого мне придется зайти на улицу Сент-Оноре, чтобы купить румян для госпожи де Шеврез. Вы видите сами, дорогой мой, что если вам спешить некуда, то я зато очень спешу.

И Арамис приветливо протянул руку своему молодому товарищу и простился с ним.

Как ни старался д’Артаньян, ему больше ничего не удалось узнать о своих трех новых друзьях. Он решил верить в настоящем тому, что рассказывали об их прошлом, надеясь, что будущее обогатит его более подробными и более достоверными сведениями. Пока Атос представлялся ему Ахиллом, Портос — Аяксом, а Арамис — Иосифом (*27).

В общем, молодые люди жили весело. Атос играл, и всегда несчастливо. Но он никогда не занимал у своих друзей ни одного су, хотя его кошелек всегда был раскрыт для них. И если он играл на честное слово, то на следующее же утро, уже в шесть часов, посылал будить своего кредитора, чтобы вручить ему следуемую сумму.

Портос играл изредка. В такие дни если он выигрывал, то бывал великолепен и дерзок. Если же он проигрывал, то бесследно исчезал на несколько дней, после чего появлялся с бледным и вытянутым лицом, но с деньгами в кармане.

Арамис никогда не играл. Он был самым дурным мушкетером и самым скучным гостем за столом. Всегда оказывалось, что ему нужно идти заниматься. Случалось, в самый разгар пира, когда все в пылу беседы, возбужденные вином, предполагали еще два, если не три часа просидеть за столом, Арамис, взглянув на часы, поднимался и с любезной улыбкой на устах прощался с присутствующими, торопясь, как он говорил, повидаться с назначившим ему свидание ученым богословом. В другой раз он спешил домой, чтобы потрудиться над диссертацией, и просил друзей не отвлекать его.

В таких случаях Атос улыбался своей чарующей улыбкой, которая так шла к его благородному лицу, а Портос пил и клялся, что из Арамиса в лучшем случае получится какой-нибудь деревенский священник.

Планше, слуга д’Артаньяна, с достоинством принял выпавшую на его долю удачу. Он получал тридцать су в день, целый месяц возвращался домой веселый, как птица, и был ласков и внимателен к своему господину. Когда над квартирой на улице Могильщиков начали скапливаться тучи, другими словами — когда сорок пистолей короля Людовика XIII растаяли почти без остатка, Планше стал рассыпаться в жалобах, которые Атос находил тошнотворными, Портос — неприличными, а Арамис — просто смешными. Атос посоветовал д’Артаньяну рассчитать этого проходимца; Портос предлагал предварительно выдрать его; Арамис же изрек, что господин просто не должен слышать ничего, кроме лестного, о себе.

— Всем вам легко говорить, — сказал д’Артаньян. — Вам, Атос, когда вы живете с Гримо в полном молчании, запрещая ему разговаривать, и поэтому никогда не слышите от него дурного слова; вам, Портос, когда вы ведете роскошный образ жизни и вашему Мушкетону представляетесь божеством; наконец, вам, Арамис, всегда увлеченному богословскими занятиями и тем самым уже умеющему внушить величайшее почтение вашему слуге Базену, человеку кроткому и благочестивому. Но как мне, не имея ни почвы под ногами, ни средств, не будучи ни мушкетером, ни даже гвардейцем, — как мне внушить любовь, страх или почтение моему Планше?

— Вопрос важный, — ответили трое друзей. — Это дело внутреннее, домашнее. Слуг, как и женщин, надо уметь сразу поставить на то место, на котором желаешь их видеть. Поразмыслите об этом.

Д’Артаньян, поразмыслив, решил на всякий случай избить Планше и выполнил это с той добросовестностью, какую вкладывал во все, что делал. Отодрав его как следует, он запретил Планше покидать дом и службу без его разрешения.

— Имей в виду, — добавил Д’Артаньян, — что будущее не обманет меня. Придут лучшие времена, и твоя судьба будет устроена, если ты останешься со мной. А я слишком добрый господин, чтобы позволить тебе загубить свою судьбу, и не соглашусь отпустить тебя, как ты просишь.

Этот способ действий внушил мушкетерам глубокое уважение к дипломатическим способностям д’Артаньяна. Планше также исполнился восхищения и уже больше не заикался об уходе.

Молодые люди постепенно зажили общей жизнью. Д’Артаньян, не имевший никаких привычек, так как впервые приехал из провинции и окунулся в совершенно новый для него мир, усвоил привычки своих друзей.

Вставали в восемь часов зимой, в шесть часов летом и шли к г-ну де Тревилю узнать пароль и попытаться уловить, что нового носится в воздухе. Д’Артаньян, хоть и не был мушкетером, с трогательной добросовестностью исполнял службу. Он постоянно бывал в карауле, так как всегда сопровождал того из своих друзей, кто нес караульную службу. Его знали в казарме мушкетеров, и все считали его добрым товарищем. Г-н де Тревиль, оценивший его с первого взгляда и искренне к нему расположенный, неизменно расхваливал его перед королем.

Все три мушкетера тоже очень любили своего молодого товарища. Дружба, связывавшая этих четырех людей, и постоянная потребность видеться ежедневно по нескольку раз — то по поводу какого-нибудь поединка, то по делу, то ради какого-нибудь развлечения — заставляли их по целым дням гоняться друг за другом. Всегда можно было встретить этих неразлучных, рыщущих в поисках друг друга от Люксембурга до площади Сен-Сюльпис или от улицы Старой Голубятни до Люксембурга.

Обещания, данные де Тревилем, между тем постепенно осуществлялись. В один прекрасный день король приказал кавалеру Дезэссару принять д’Артаньяна кадетом в свою гвардейскую роту. Д’Артаньян со вздохом надел мундир гвардейца: он готов был бы отдать десять лет своей жизни за право обменять его на мушкетерский плащ. Но г-н де Тревиль обещал оказать ему эту милость не ранее, чем после двухлетнего испытания — срок, который, впрочем, мог быть сокращен, если бы д’Артаньяну представился случай оказать услугу королю или каким-либо другим способом особо отличиться. Получив это обещание, Д’Артаньян удалился и на следующий же день приступил к несению своей службы.

Теперь наступил черед Атоса, Портоса и Арамиса ходить в караул вместе с д’Артаньяном, когда тот бывал на посту. Таким образом, рота г-на Дезэссара в тот день, когда в нее вступил Д’Артаньян, приняла в свои ряды не одного, а четырех человек.

Персонажи

Поиск персонажей

• Будем искать среди персонажей фандома

Группы персонажей

Всего персонажей - 86

Anne d"Autriche; Anne of Austria

2 4 1

Жена Людовика XIII, испанская королева. В "Трёх мушкетёрах" крутит роман с Бекингемом, но и не предаёт своего мужа. Также является одним из центральных лиц в "Двадцать лет спустя".

Aramis, chevalier d"Herblay

10 3 0

Шевалье д’Эрбле (имя - Рене), епископ Ваннский (с "Десять лет спустя"), герцог д’Аламеда (после событий, описанных в "Десять лет спустя" - имя, взятое по возвращении на родину из Испании). Друг Атоса, Портоса и д"Артаньяна. Мушкетёр, духовное лицо.

Скрытен и хитёр даже с друзьями, хотя и достаточно чувствителен. Искусно фехтует. Тайно любит лучшую подругу королевы - Мари де Шеврез, которую при друзьях называет «кузиной белошвейкой», - но также поддерживает длительные отношения с её кузиной Камиллой де Буа-Траси.

В "Двадцать лет спустя" Арамис принимает сторону Фронды.

В "Десять лет спустя" Арамис уже обладает значительной властью. Он состоит в ордене иезуитов, он плетёт сеть интриг, выдвигая Фуке перед королём. Им куплен комендант Бастилии Безмо - с целью того чтобы похитить из тюрьмы узника по имени Марчиали, заключённого туда при Мазарини, на самом деле - тщательно скрываемого брата-близнеца короля.

Несмотря на разногласия и примирения между четырьмя друзьями на протяжении действий трилогии, только с Арамисом д"Артаньян не смог примириться в конце концов (его последние слова: "Атос, Портос, до скорой встречи! Арамис, прощай навсегда!")

Olivier, comte de La Fère

25 8 0

Имя - вероятно, Оливье. Граф де Ла Фер. Самый старший среди мушкетёров, играет для них роль отца-наставника. Благородный и статный, но также и очень скрытный человек, топящий свои печали в вине. Его таинственное прошлое связывает его с Миледи (леди Винтер): он женился на ней, не зная, что она клеймлена, и когда правда раскрылась, повесил её, однако она каким-то образом выжила. Отец Рауля, виконта де Бражелона.

0 0 0

Слуга Арамиса. Набожен. Очень огорчается тому, что Арамис ведёт светскую жизнь, и верит, что Арамис способен стать кардиналом. В "Двадцать лет спустя" служит причетником в соборе Богоматери, но часто делает таинственные визиты в Нуази - оказывается, что он по-прежнему связан с Арамисом. В "Десять лет спустя" Базен уже "почти" аббат, и он ужасно горд за духовное продвижение Арамиса.

François de Montlezun, marquise de Baisemeaux

0 0 0

Гасконский дворянин, бригадный генерал и капитан охраны кардинала Мазарини, затем комендант Бастильского замка. Появляется в "Двадцать лет спустя". В "Десять лет спустя" он куплен Арамисом, который связался с ним из-за желания освободить таинственного узника Бастилии - брата-близнеца короля.

Bernajoux

0 0 0

Гвардеец кардинала Ришелье. Один из наиболее талантливых мастеров шпаги среди гвардейцев кардинала. Победа над ним в "Трёх мушкетёрах" принесла д"Артаньяну славу.

0 0 0

Гвардеец кардинала Ришелье

Brisemont

0 0 0

Персонаж книги "Три мушкетёра". Нанятый миледи человек, который пытается убить д"Артаньяна. Когда тот щадит ему жизнь, преисполняется к д"Артаньяну добрейших чувств, однако по несчастному случаю выпивает за него отравленное вино, присланное Миледи, и погибает в уверенности, что д"Артаньян его обманул.

Boisrenard

0 0 0

Персонаж из "Трёх мушкетёров". Глава полицейских. Пришёл арестовывать галантерейщика Бонасье. Д"Артаньян придумывает хитрость: притворяется, будто полностью готов помочь ему в его деле, и предлагает ему выпить вместе с ним за здоровье короля и кардинала.

0 0 0

Священник, у которого мушкетёры обедали в главе "Придворная интрига" первого романа.

Henriette Marie

0 0 0

Супруга Карла I Стюарта, короля Англии, Ирландии и Шотландии.

Henrietta Anna Stuart

0 0 0

Принцесса, младшая дочь Карла I Стюарта и Генриетты Марии Французской. В возрасте двух лет была вывезена из Англии и оказалась при дворе своего кузена Людовика XIV. В "Двадцать лет спустя" просит Атоса и Арамиса сопроводить Карла I во Францию. В "Десять лет спустя" она предстаёт кокетливой девушкой, распаляющей пламя любви в сердцах сопровождающего её герцога Бекингэма и графа де Гиша. Переметнувшееся от Генриетты к её фрейлине Луизе де Лавальер внимание короля Людовика XIV оказывается большим скандалом.

George Villiers, duke of Buckingham

0 1 0

Джордж Вильерс, герцог Бекингем. Персонаж книги "Три мушкетёра". Самый могущественный человек в Англии после короля. Считается самым привлекательным мужчиной во всей Европе. Враждует с кардиналом Ришелье из-за борьбы за любовь Анны Австрийской и влюблён в неё до умопомрачения. Ключевая фигура в истории с подвесками королевы. Убит пуританцем-фанатиком Джоном Фелтоном по наущению Миледи.

L"Homme au Masque de Fer, Duke of Beaufort, Marchi

0 0 0

Персонаж из "Десять лет спустя". Железная маска, Марчиали - таинственный тщательно охраняемый узник Бастилии, заточённый туда при Мазарини. Это оказывается брат-близнец короля Людовика XIV. Заговору Арамиса удаётся подменить пленника настоящим королём.

François VI, duc de La Rochefoucauld

0 0 0

Duc de Luynes

0 0 0

Шарль д’Альбер. Первый муж герцогини де Шеврез. Фаворит Людовика XIII, убийца Кончини. Король весьма ревновал его к жене.

Madame de Chevreuse

0 1 0

В "Трёх мушкетёрах" - изгнанница в Туре за подозрение в заговоре против короля. Любовница Арамиса. "Мари Мишон". После случайной связи с Атосом родила сына, которого ещё младенцем отослала отцу - Рауля де Бражелона. В "Двадцать лет спустя" Атос знакомит её с Раулем, чтобы она помогла Раулю получить рекомендательное письмо для армии.

Guéméne

0 0 0

Анна де Роган, принцесса де Гемене, невестка герцогини де Шеврез

de Guitaut

0 0 0

Придворная дама королевы. Родственница Гито - командира стражи королевы

de Montbazon

0 0 0

Придворная дама королевы.

de Sablé

0 0 0

Мадлен де Сувре, маркиза де Сабле. Придворная дама королевы. Хозяйка литературного салона, писательница.

Madame Coquenard

0 0 0

Скупая жена прокурора, за которой в романе "Три мушкетёра" ухаживает Портос. Справляет ему экипировку для осады Ла-Рошели.

"The Man from Meung", Count de Rochefort

5 2 0

Состоит на услужении кардиналу и является в "Трёх мушкетёрах" главным врагом д"Артаньяна.

В "Двадцать лет спустя" Рошфор оказывается заключён в Бастилию за отказ служить Мазарини. Д"Артаньяну поручено привезти заключённого в Лувр. За поездку в карете Рошфор успевает пообещать поспособствовать продвижению карьеры д"Артаньяна, и хотя после аудиенции его снова возвращают в Бастилию, обещание своё он выполняет.

Сбежать Рошфору помогает Планше.

Madame de Lannoy

0 0 0

Одна из шпионов кардинала Ришелье. Следит за королевой и докладывает кардиналу о каждом её движении. Именно через неё кардинал узнал о подвесках, отданных Анной Австрийской Бекингему.

0 2 0

Слуга Атоса. Крайне скрытен и молчалив.

d’Artagnan

5 4 0

Шарль д’Артаньян. Главный герой романа.

Приехал из Гаскони в Париж в надежде снискать славы и сделать карьеру среди королевских мушкетёров. Хитёр, смел и предприимчив, но слегка хвастлив, отчасти корыстен и даже эгоистичен. Сразу же окунается в круговерть интриг, стычек, дуэлей, романов и приключений, выкручивается из которых благодаря смекалке, везению, благородству и верным друзьям. Находится под покровительством короля Людовика XIII и королевы Анны Австрийской. Добился уважения кардинала Ришелье.

В "Двадцать лет спустя", во времена Фронды, принимает вместе с Портосом сторону Мазарини. Затем пытается задержать герцога де Бофора, помогает Кромвелю в Англии, захватывает Мазарини вместе с Атосом, Портосом и Арамисом и требует назначить его капитан-лейтенантом мушкетёров. Но после окончания Фронды должность с него снимается.

В "Десять лет спустя" объединяется с Атосом, чтобы возвратить корону королю Карлу II. Становится капитан-лейтенантом королевских мушкетёров. Именно д’Артаньяну поручают арест Фуке. В том же году д’Артаньян умирает под стенами Маастрихта, всего секунду сжимая маршальский жезл.

François de Baradas

0 0 0

Фаворит Людовика XIII Франсуа де Барада, потерявший его расположение всего за полгода

0 0 0

Персонаж из "Десять лет спустя". Виконт. Скандальный молодой человек, легкомысленно отзывающийся что о принцессе Генриетте, что о д"Артаньяне, что становится поводом для ссоры с Раулем де Бражелоном. О самом Рауле и его отце де Вард тоже крайне нелестного мнения. В ссору вмешивается Бекингем, что заканчивается дуэлью, в ходе которой оба оказываются тяжело ранены. Затем де Вард дерётся на дуэли с графом де Гишем.

0 1 0

Человек кардинала, с которым д"Артаньян схватывается на порту в Ла-Манш по дороге в Лондон в "Трех мушкетерах". Позднее д"Артаньян притворяется им перед влюбленной в того миледи.

0 0 0

Гвардеец кардинала Ришелье из первой части трилогии. В первом сражении с мушкетёрами отряд де Жюссака атаковал мушкетёров, среди которых были Атос, Портос и Арамис. Сражение закончилось победой де Жюссака.

Следующее сражение произошло через два дня. Отряд гвардейцев противостоял трём мушкетёрам и д"Артаньяну. Несмотря на численный перевес гвардейцев, мушкетёры победили. Жюссака серьёзно ранил сам д"Артаньян. Жюссака, Бикара и Каюзака, всех без чувств, перенесли к церкви.

После этого де Жюссак долго выздоравливал. Участвовал в осаде Ла-Рошели.

de la Coste

0 0 0

Лейтенант королевской гвардии

Tremouille

0 0 0

Видный протестант. Незадолго до падения Ла Рошели приехал в военный лагерь короля, перешёл в католицизм и получил военное назначение.

Monsieur de Treville

0 0 0

Капитан королевских мушкетёров, старый друг отца д"Артаньяна. Нередко защищает д"Артаньяна и его друзей, покрывает их от гнева кардинала и короля.

Sir Anthony Jackson

0 0 0

Сэр Энтони Джексон, секретарь герцога Бекингема

John Felton

0 0 0

Пуританин, ответственный за то, чтобы миледи содержали под стражей, предотвращая покушение на Бэкингема. Обманутый ею, помогает ей.

George Monck

0 0 0

Английский полководец и адмирал, ключевая фигура в Реставрации королевской власти в Англии в 1660 году (в лице Карла II).

Donna Estafania

0 0 0

Испанская камеристка королевы

0 0 0

Появляется в некоторых интерпретациях истории о трёх мушкетёрах

Dessessart, Monsieur des Essarts

0 0 0

Капитан королевской стражи, в чью роту в "Трех мушкетерах" входил д"Артаньян.

Duhallier

0 0 0

Капитан гвардии из главы "XXII. Мерлезонский балет" первой книги

Jacques Michel Bonacieux

0 0 0

Галантерейщик, торговец и домовладелец, у которого д"Артаньян снимает комнату. Женат на Констанции - возлюбленной д"Артаньяна в первой книге Дюма. Переметнулся на сторону кардинала и не побрезговал даже стукачеством на свою жену.

Jean-Baptiste Colbert

0 1 0

Персонаж из "Десять лет спустя". Преданный секретарь кардинала Мазарини. Назначен на должность интенданта финансов - третье место в государстве после самого короля, суперинтенданта и королевского прокурора Фуке. Служение свое Кольбер начинает с предания смертной казни за злоупотребления двух друзей Фуке и с доноса королю о том, что Фуке расходует средства из казны, укрепляя Бель-Иль, крепость на побережье.

0 0 0

Придворный, сторонник королевы. Швейцарец

Bois-Tracy

0 0 0

Доверенное лицо королевы.

Chancellor Seguier

0 0 0

Человек, которому король поручает обыскать кабинет королевы и ее саму в поисках письма от Бэкингема.

В молодости стригся в монахи, но его всё не оставляли грешные мысли; поэтому ему советовали каждый раз, когда им овладевают соблазны, подниматься и звонить в колокола. Именно колокол-то он тщетно и искал при обыске королевы.

de Guitaut

0 0 0

Граф Франсуа де Комманж, граф Гито. Командир стражи королевы

Jules Mazarin, Giulio Mazzarino

0 0 0

Итальянец. Находится у власти на должности первого министра в "Двадцать лет спустя" во время регентства Анны Австрийской. Ни в народе, ни при дворе его не любят.

Корыстолюбив, не слишком честен. Например, поручает д"Артаньяну доставить из Бастилии заключённого, который оказывается графом Рошфором. После беседы с Рошфором Мазарини впечатляется д"Артаньяном и отправляется к королеве-регентше. Та, полностью забывшая услуги д"Артаньяна, пристыженно вспоминает о нём и поручает Мазарини передать то самое кольцо с бриллиантом, которое д"Артаньян заслужил. Однако Мазарини настолько жаден, что оставляет кольцо себе, только показывая его д"Артаньяну как знак приёма на службу к королеве.

Позднее д"Артаньяну удаётся добиться от Мазарини повышения на службе, но и то, как только угасает Фронда, должность забирают.

Мазарини умирает в "Десять лет спустя".

0 0 0

Противник Мазарини, один из участников Фронды. В романе «Двадцать лет спустя» показан как один из организаторов выступлений против Мазарини.

cardinal de Richelieu

21 4 1

Арман-Жан Дюплесси (Armand-Jean Duplessis). Свободная интерпретация исторической личности. Интриган и манипулятор, знаток человеческих душ. Противостоит королю, пытается навредить королеве, враждует с де Тревиллем и подчинёнными тому мушкетёрами. На него работает Миледи и целая сеть других шпионов, у него везде есть свои глаза. И тем не менее, он, очевидно, также уважает и доблесть и мужество: он досадует, что д"Артаньян служит не ему.

Лучший пост

#бессмертный_пони (бывший) #флэшмоб
Еще можно?
Если честно, никогда не работала по профессии аки пони, разве что в первый год, когда у меня был пятый курс по 3-4 пары каждый день, диплом, первая беременность и 6 классов пятиклассников... мама дорогая, как я тогда выжила?

1. Я школьный учитель истории и обществознания. А также, как выяснилось позже, преподаватель основ философии, экономики, политологии, социологии, МХК и пары десятков элективов. На самом деле я не столько учитель, сколько крутой методист, массовик-затейник и актриса, но этого набора обычно хватает.

2. Муж говорил, что при входе в здание школы я становлюсь на пятнадцать сантиметров выше и на пять лет моложе.
3. Весь свой пед.стаж (15 лет) заработала в одной очень средней школе. Несколько лет параллельно пыталась работать в частной. Не шмогла. 3-4 человека в классе - не мое. Репетиторство, увы, тоже. Мне нужны сцена и зрители)

4. Один год, после рождения Турнитоши, вела только один час в неделю, причем очень странный спецкурс в 10 классе, где учились одни девочки, потеряла на этом денег больше, чем заработала, готовилась по пять часов, ничего не делала по шаблону, исключительно творческие, практические, лабораторные... в проверочных писала ответные простыни текста... но это был бесценный опыт. Девчонки вначале были в шоке, потом втянулись. Оказалось, что мыслить, а не зубрить - необычайно увлекательно.

5. Для "суда" над Петром Первым мама одного ученика привезла аутентичные костюмы из оперного театра. 17 исторических персонажей в полном блеске! А когда Петр скинул треуголку и без сценария закричал прокурору, бешено вращая глазами: "А ты, ты жрешь мою картошку и живешь в городах, которые я построил..." Тут уж у всех побежали мурашки по коже. Это был эпичный урок.

6. Самая большая параллель, которую я учила, включала классы от А до Ж. "Жешки" были любимыми.

7. Один девятиклассник (кстати из Жешек) так и не простил мне, что посмела забеременеть и уйти в декрет, "бросив" их класс (вообще-то я самолично нашла им учителя, но это не в счет).

8. Однажды на параллели я готовила к ЕГЭ по истории и/или обществознанию 58 человек, при том, что на потоке учились 54. Все поступили, куда хотели, кроме одной девушки, которая верила в авось(((Это была параллель, которую мне вручили в седьмом классе (это всегда самый страшный возраст). Два года я их почти ненавидела. Потом поймала себя на мысли, что они все еще паршивцы, но я их уже люблю. А потом они незаметно стали самыми лучшими, самыми умными, самыми классными и вообще)))

9. За время работы в школе не поссорилась ни с одним коллегой, хотя сменилось трое директоров и каждый раз бурлили очень серьезные войны. О том, что учителя - это серпентарий, узнала случайно, когда мне почти силой "раскрыли глаза". Но и потом ничего не изменилось. А строгая и справедливая завуч была мне вообще второй мамой.

10. Думала, что не смогу жить без школы. Смогла. Не скучаю. Уже 8 лет. Но каждый год и каждый класс вспоминаю с благодарностью.